Копия без оригинала и другие герои нашего времени

Странное слово «симулякр». Копия без оригинала — такой же парадокс, как и понятие «постмодернизм». Разве может в данной временной плоскости существовать то, что опережает современность? Тем не менее, мы видим симулякры повсюду — и подчас даже не задумываемся об этом.

Оригинал украли, или он никогда не существовал?

Представьте следующую картину. Перед президентскими выборами в стране Х происходит пренеприятнейшее событие для одних — и момент прозрения для других. Раскрывается личная информация о президентских махинациях, и в сторону будущего главы государства летят камни. Чтобы отвлечь внимание народа от насущных проблем, политтехнологи придумывают историю о группе албанских террористов. На карту поставлены большие деньги и власть в крупнейшей стране мира, поэтому и сценарий будет масштабным. Президентские советники оплачивают работу режиссера, который снимает в жанре документального кино несуществующую войну… Такой сюжет лег в основу фильма американского режиссера Барри Левинсона «Хвост виляет собакой». Кинолента была выпущена в 1997 году — и, похоже, стала пророческой для большинства государств.

Создатели фильма открыто подвергали сомнению факты, которые касаются глобальной политики и демонстрируются широким массам по телевидению. Так, в интервью Hollywood Reporter Барри Левинсон утверждает:

Когда я был молод, то, что сообщалось прессой, в основном, являлось правдой. Теперь мы не можем быть в этом уверены. Мы играли в эту игру слишком часто — отрицали то, что происходило на самом деле, — и в итоге это превратилось в феномен нашего времени. Политики считают, что нет ничего постыдного в том, чтобы высказаться по какому-либо поводу, а затем сделать вид, что ничего не было. Я снимал фильм «Хвост виляет собакой» в жанре сатирического абсурда, а теперь вынужден признать, что все мы живём в театре абсурда.

Мы не откроем Америку, если скажем, что «правда», сообщаемая некоторыми масс-медиа, зачастую выгодна определённым политическим силам, финансовым группировкам — и отражает именно их интересы. Похоже, что в философском смысле факт как данность давно перестал существовать.

Вместе с тем общественные деятели, культурологи и философы, исследующие экзистенциальные характеристики нашего времени, все чаще употребляют понятие «симулякр», подразумевая под ним копию без оригинала. То есть нам о чем-то рассказали, но это — искажённая версия того, что произошло на самом деле.

Чтобы разобраться в этом понятии, обратимся к философии постмодерниста Жана Бодрийяра, а именно, к его работе «Симулякры и симуляция».

Жан Бодрийяр утверждал: наше общество настолько полагается на шаблоны и готовые инструкции, что потеряло контакт с реальностью: «Образно выражаясь, территория больше не предшествует карте, а карта не помогает ориентироваться на местности». Согласно Бодрийяру, когда речь заходит о симуляции реальности, «это больше не вопрос имитации — и даже не пародия. Мы подменили ценность реальности иллюзией» [Цит. по книге Baudrillard, Jean. Simulacra and Simulation. Trans. Sheila Faria Glaser. Ann Arbor: U of Michigan P, 1994].

Хотя Жан Бодрийяр не называет постмодернистскую культуру искусственной, ведь само понятие искусственности включает в себя противопоставление естественности (или реальности). По его мнению, мы потеряли способность различать эти противоположности.

Историк Дино Фелуга, посвятивший научную деятельность анализу деятельности Бодрийяра в контексте постмодернизма, выделяет несколько стадий формирования симулякров в современной культуре:

• в домодернистскую эру картинку являлась отражением реальности, но считалась в некотором смысле иллюзорной;
• в период индустриальной революции XIX века разница между иллюстрацией и фактической реальностью начинает стираться из-за массового производства и распространения копий;
• в эпоху постмодернизма появляется собственно симулякр: отражение предшествует реальности и даже определяет её.

По мнению Бодрийяра, симулякр наиболее ярко проявляется в следующих сферах:

• масс-медиа — СМИ больше обеспокоены интерпретацией событий, чем реальным освещением фактов;
• экономике — если капиталистическое общество, по Карлу Марксу, предполагает, что мы перестали рассматривать вещи с точки зрения их использования, вместо этого заранее продумываем, на что можно будет обменять эту покупку, так что деньги становятся универсальным эквивалентом — и, как утверждал Бодрийяр, мы размышляем о себе в финансовом плане также, например, сколько стоит мое время [по книге Baudrillard, Jean. For a Critique of the Political Economy of the Sign. Trans. Charles Levin. [New York]: Telos, 1981];
• мультинациональный капитализм — нашу личность определяет капитал, а значит, мы больше внимания обращаем на бренд, чем материал, из которого создан товар;
• урбанизация — инвестируя в новые локации, мы теряем связь с миром природы — и даже окружающую среду воспринимаем в контексте того, насколько она нами защищена. [по книге The Matrix: A Paradigm of Post-Modernism or an Intellectual Poseur?” Taking the Red Pill: Science, Philosophy, and Religion in the Matrix, ed. Glenn Yeffeth (Dallas: BenBella Books, 2003)].

Симулякр становится символом нашего времени, ведь проявляется практически в каждой сфере.

Приведем пример из digital-индустрии. Так, летом нынешнего года издание Entrepreneur провело исследование лучших маркетинговых трендов и выяснило, что виртуальные инфлюэнсеры помогают крупным корпорациям существенно поднимать продажи. А значит, их право на существование неоспоримо.

Так, digital-маркетолог Катерина Лерой утверждает:
– Электронные инфлюэнсеры помогают брендам, экономя силы, время и деньги, которые необходимо потратить на оплату труда SMM-специалистов.
Создатель Goat Agency Гарри Хьюго соглашается:
— Инфлюэнсеры-роботы доступны 24/7 и способны демонстрировать аудитории такую личность, которая вам понадобится. Они могут быть кем-угодно — и легко меняются в зависимости от ваших предпочтений.

Пресловутая гибкость и стрессоустойчивость, которая требуется от идеального сотрудника в его dream company, — теперь прерогатива виртуальных инфлюэнсеров. И, что не менее важно, согласно расследованию HypeAuditor, куклы — законодатели трендов собирают в три раза больше зрителей, чем люди. Конечно, у этой копии был оригинал, притом человеческий, но, на самом деле, за основу взят набор технических характеристик — а не личностных факторов. Именно это позволяет приравнивать digital-индустрию к отражению симулякров.

Симулякр: философские грани

Жан Бодрийяр говорил о симулякре в книге «Символический обмен и смерть»: «Всюду идет одно и то же порождение симулякров: взаимные подстановки красивого и безобразного в моде, левых и правых в политике, правды и лжи во всех сообщениях масс-медиа, полезного и бесполезного в бытовых вещах». Философ возродил из пепла уже существовавшую идею о том, как преданья старины глубокой проявляются в наши дни, но в несколько искаженном виде. По мнению Бодрийяра, любая записанная ситуация, которую мы называем фактом, является лишь интерпретацией того, что увидел автор. А значит, не может претендовать на достоверность. На этом успешно играют масс-медиа, предлагая нам логически выверенные картинки, в которых, возможно, не так много правды.

Жан Бодрийяр представляет симулякр таким образом. В 1991 году в Персидском заливе разразилась война. Люди наблюдали за катастрофой по телевидению, но не имели возможности ознакомиться с фактами лично. Было сложно понять, чего в новостях больше — политически заангажированной информации или реального расследования. Проведя анализ, Бодрийяр опубликовал в изданиях Liberation и The Guardian три статьи — «Войны в Заливе не будет», «Идет ли война в Заливе» и «Войны в Заливе не было».

Автор утверждал, что после «горячей» войны, в которой человечество теряет людей, происходила «холодная» война, где битвы велись посредством запугивания населения. Настало время для «мертвой» войны: в ней принимает участие каждый, кто подвергается невидимой бомбардировке под экраном телевизора. Бодрийяр утверждает, что первым признаком подобных баталий является отсутствие объявления войны. Следовательно, линии ее развязки размыты, стирается грань между победителем и побежденным.

С тех пор мало что изменилось. Ежедневно человечество становится свидетелем войн, голода, нищеты и смертоносных эпидемий, но где вероятность, что телевидение рассказывает об этом правду? Живя в эпоху, которая предлагает бесчисленные ресурсы информации, человек стал жертвой симулякра.

По мнению Бодрийяра, образ, освещавший реальную картину мира, рано или поздно покроется злокачественной пылью. Искаженному изображению ничего не останется, кроме вранья о правдоподобности, а это означает закат всего, что было дорого, и торжество иллюзий. Помните «Последнюю битву» Льюиса, из культового романа «Хроники Нарнии»? Солдаты борются за богиню Таш, но ее в чулане нет, а жертв убивают злобные стражи порядка, прикрывающиеся именем религии.

Ложь политтехнологий

В начале 1990 года американское телевидение показывало беженку из Ирака — медсестра Найира рассказывала, как местные солдаты в кувейтском роддоме выбрасывали младенцев из палаты на ледяной пол и оставляли там умирать. Девушка утверждала, что ей удалось убежать из плена, но ее раздирают воспоминания о том, как на ее глазах убивали невинных людей.

Вскоре после начала войны в Персидском заливе оказалось, что роль беженки сыграла дочь посла Кувейта в США, а сам рассказ был хорошо продуманной работой сценаристов.

«Эта война также чистая и спекулятивная, до такой степени, что мы не представляем себе уже самого реального события, того, что оно могло бы означать и чем бы оно могло быть». (Ж. Бодрийяр. «Войны в заливе не было»)

Это не единственный пример манипуляций посредством отлаженных политических технологий. В 1989 году произошла Румынская революция. Президент Румынии Чаушеску приказал стрелять по участникам демонстрации, которые вышли на улицы в Тимишоаре.

Бодрийяр подчеркивал, что до сих пор доподлинно неизвестно, сколько прогремело выстрелов, но телевидение показывало десять трупов неизвестного происхождения. Репортеры называли количество жертв около нескольких десяток тысяч. Кадры появлялись на телеэкранах в таких сумасшедших количествах, что ощущение тысячных жертв казалось правдоподобным. Однако, фактически, количество трупов, появившихся на телеэкране, не превышало десяти.

«Эта война уже не соответствует известной формуле фон Клаузевица «война есть продолжение политики другими средствами», а, скорее, обозначает отсутствие политики, продолжаемое другими средствами». (Ж. Бодрийяр)

Последователи Бодрийяра (среди которых — Георгий Литичевский, Сергей Беляев, Владимир Могилевский) искали примеры симулякров в наше время. Оказалось, очень просто создать ореол таинственности вокруг незначительного объекта. Один из методов политтехнологий — вводить мудреные слова в несвойственный для них контекст. И вот на телеэкранах появляются сионские мудрецы, масонский заговор, рептилоиды, которые контролируют человечество…

Кроме того, есть целый ряд фраз, которые помогают создать образ врага. По проведенным экспериментам, именно на эти выражения люди реагируют очень бурно. Какими понятиями спекулируют? «Нарушение прав человека», «защита интересов государства», «национальные интересы», «терроризм», «экстремизм», «экологическая угроза». На эти слова человеческое сознание реагирует особенно остро, ведь они просто и понятно рисуют образ врага, не вдаваясь в подробности.

«В отличие от предыдущих войн, которые имели определенные политические цели — завоевание или доминирование, тем, что поставлено на карту сейчас является сама война: ее статус, ее смысл, ее будущее. Она не имеет иной цели, кроме доказательства самого своего существования (этот кризис идентичности касается существования каждого из нас». (Ж. Бодрийяр)

Действует симулякр и наоборот. В наши дни наблюдается засилье различных практик, позволяющих постоянно пребывать в хорошем настроении. Человека уверяют, что он может строить свою жизнь и управлять делами, регулируя сознание. Да, наши мысли действительно влияют на то, что мы получаем в итоге, но все хорошо в меру. Саморазвитие давно стало модным трендом, за которым мы прячем неуверенность и непонимание, как жить дальше. Однажды это уже описывал Олдос Хаксли. Роман «О дивный, новый мир» прекрасно показывает, как человеку, который видит ситуацию в черном цвете, дают наркотик сому — «и нет драмы», зато веселое наваждение подменяет реальную жизнь.

Коллекционер — герой нашего времени

По мнению современных философов-постмодернистов, новое создать невозможно. А, допустим, постмодернистскую литература критики зачастую описывают, сравнивая с предыдущими течениями. Например, иранский исследователь Мохаммад Хосрамешахид утверждает, что модернисты искали смысл в хаотичном мире, в то время как авторы-постмодернисты зачастую избегают диалога о смысле, а романы являются некой пародией.

О причинах этого явления рассказывал французский философ Поль-Мишель Фуко. В те времена, когда грамотность была уделом избранных, существовала пропорция 20/80: литературу создавали для 20% грамотных людей, при этом оставалось 80% тех, кто не умел ни читать, ни писать. Времена изменились, образование стало достоянием общественности. Но постмодернисты считают, что деление населения на 20% (интеллектуальная элита) и 80% (массовая аудитория) имеет место быть. Современные литераторы-постмодернисты создают произведения с сюжетом а-ля детектив или любовный роман для 80% читателей, и это выглядит, как насмешка над дурным вкусом. Но, в то же время, в постмодернистской литературе присутствует второй план, зашифрованный в географических названиях, аллюзиях, намеках. Чтобы его прочитать, нужно обладать поистине энциклопедическими знаниями. [по книге Foucault, Michel. The Order of Things: An Archaeology of the Human Sciences Vintage Books, 1970].

Постмодернизм ратует за интертекстуальность и не боится фрагментизации, признавая главенствующую роль за отсылками к классической литературе. Получается, что художественные произведения у авторов-постмодернистов также обыгрывают концепцию симулякра: с одной стороны, есть готовый роман, с другой, писатели говорят в нём совершенно не о том, что написано чёрным по белому.

Творец копирует то, что было сделано до него, поэтому человеку сложнее говорить о себе как об индивидуальности. Выбор безграничен, он нивелирует само представление об отдельном человеке как о чем-то ценном. Так на арене появляется новый персонаж — коллекционер.

Каждый из современных литературных героев (будь то любитель ароматов Жан-Батист Гренуй из романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», коллекционер звуков и голосов Карнау из произведения Марселя Байера «Летучие собаки», либо собиратель мертвых бабочек из романа Джона Фаулза «Коллекционер») живет, как на пороховой бочке.

Перед нами сумасшедшие гении, чья неординарность тонет в посредственности, а открытия приводят к трагедиям. Так, парфюмер убивает девушек, чтобы изобрести незабываемый аромат, но называть это историей безумного маньяка можно, лишь не разобравшись в концепции постмодернизма.

Идея постмодернистского творчества основана на мысли о том, что все лучшее создано до нас. Значит, все, что осталось творцам, — подражать классике. Чтобы не создать плагиат, теоретики постмодернизма заговорили о том, что в своих произведениях создатели берут за основу классические ценности (героизм, настоящая любовь, подвиги) — и искажают их, ведь в жизни нет ничего совершенного. Зато есть место симулякрам.

У большинства героев постмодернистских произведений есть прототипы, столь тщательно скрытые, что без академического образования не разберешься. Так, Зюскинд рассказывает нам о старой, безобразной торговке Жанне, которая кормила будущего Парфюмера. В её речи, пестрящей грязными ругательствами, проскальзывают названия следующих мест — О.Фер, Сент-Дени, Сент-Мерри. Историкам, знакомых с хронологией жизни французской национальной героини Жанны д’Арк, это расскажет о многом: на самом деле, перечисляются города, в которых с Жанной д’Арк происходили важные события. Конечно, к героизму воительницы кормилица Жанна из “Парфюмера” не имеет никакого отношения. А Зюскинд словно намекает: посмотрите, как выглядит героиня наших дней.

Ещё одно наблюдение связано с главным героем Жаном-Батистом Гренуем. Там, где он появляется, воняет протухшей рыбой. Само слово “рыба” по-гречески звучит как “ихтис”. Что интересно, это слово имеет ещё одно значение — а именно, воплощает собой аббревиатуру греческого выражения “Иисус Христос Сын Божий — Спаситель”. Опять же, Гренуй — симулякр, ведь вряд ли кому-то прилёт в голову сравнивать его с Христом. Однако сам Зюскинд впоследствии обронил фразу, которая описывает, как сейчас меняется восприятие того, что традиционно являлось ценностью:
— Живи Иисус Христос в наши дни, его бы не распяли. Вместо этого, Христа бы позвали к столу и вволю над ним посмеялись.

Убивают, потому что боятся. Там, где присутствует смех, нет страха — и серьёзного отношения. Симулякр?

Пролистаем еще одно постмодернистское произведение. На очереди — Фаулз “Коллекционер”. Главный герой Фердинанд Клегг запирает возлюбленную в чулане, не считаясь с ее желаниями. Отныне ее пребывание в этом мире ограничено пространством нескольких комнат, в которых, несмотря на материальное богатство, веет чем-то мертвым.

Действиями коллекционеров руководит внутренняя опустошенность и, покушаясь на жизнь людей, чьей натуре близко творчество, эти герои словно приобщаются к миру прекрасного. Они оставляют грязные отпечатки на светлых полутонах, и вот уже собственная жизнь не кажется им настолько никчемной. Так, Клегг слагает к ногам любимой подарки и деньги, но ей нужна свобода. Запертая в доме коллекционера вдали от близких, она пишет картины и вспоминает художественного критика, который открыл для нее двери в мир искусства. Он бывал резок, груб и критичен, но для него любовь к ней означала силу, с помощью которой искусство переворачивало представления о жизни. GP дарил Миранде вдохновение, а Клегг сводил все разговоры к примитивным суждениям. Контраст был разительным. Финал у этой истории трагичен. Красота сгнивает в разных развалинах — вот так и Миранда умирает в доме у Клегга, а он отправляется на поиски новой девушки для своей коллекции.

Сам писатель Джон Фаулз так объяснял выбор главного героя: «Никто не хочет быть никем. Все наши деяния отчасти и рассчитаны на то, чтобы заполнить или закамуфлировать ту пустоту, которую мы чувствуем в самой своей сердцевине. «Немо» (Никто) — это осознание собственной ничтожности, незначительности, которое заставляет человека самоутверждаться». Кажется, сам Клегг — главный симулякр, олицетворение жалкой копии, не нашедшей своего оригинала. Конечно, это не единственный персонаж во всей этой истории, и литераторы создают произведения для того, чтобы можно было знать врага в лицо.

Даже в самые темные времена остается место для людей, которые жаждут менять мир к лучшему и вносить свой вклад в движение эволюции. Главное, не заблудиться в дебрях симулякров…